Исторический форум г. Георгиевска «Вера и Память»: Описание жизни Н.И.Цилова - Исторический форум г. Георгиевска «Вера и Память»

Перейти к содержимому

Свернуть Прикрепленные теги

Страница 1 из 1

Описание жизни Н.И.Цилова Мемуары Н.И.Цилова Оценка: -----

#1 Пользователь офлайн   Nic_Mihaylov 

  • Генерал-адьютант
  • Группа: Группа "Вера и Память"
  • Сообщений: 786
  • Регистрация: 04 Август 11
  • ГородГеоргиевск

Отправлено 09 Октябрь 2011 - 13:59

    В 1817 г., 25-го Августа, произвели меня в офицеры и назначили в 19-ю артиллерийскую бригаду, в 37-ю легкую роту 2. Обмундировали нас на казенный счет весьма экономически; эполеты были кованные медные, этишкеты на кивере и шарф нитяные, сукно, рубашки и чулки полу-офицерские, полу-солдатские, и каждому единовременно выдали по 200 р. ассигнациями, кроме прогонных денег.
    Я поступил под 26-ти летнего полковника Б., героя 1812 года, кавалера ордена Св. Георгия 4-й ст. за храбрость, человек образованного, благоразумного и в полном смысле красавца. Он принял меня как сына, обласкал и поручил одному из старших офицеров устроить мое жительство в Георгиевске, где квартировала 37-я батарейная рота, к которой полковник Б. прикомандировал меня, чтоб иметь личный надзор за только что выпущенным из корпуса 17-ти летним офицером; 37-я же легкая рота, в которую я был назначен высочайшим приказом, расположена была в г. Моздоке, в 115-ти верстах от г. Георгиевска. Образ жизни нашей в Георгиевске был следующий.
    После служебных занятий мы все, наличные офицеры, обязаны были ежедневно являться к полковнику и оставаться в его квартире целый день: у него мы завтракали, обедали, пили чай и ужинали. Он все время находился с нами. Играли в шашки, в шах и мат и в прочие подобные игры, читали разные книги, а кто умел играть на гитаре — учил других; а иногда полковник заставлял нас танцевать; кто же не умел, тех учили другие. Словом, под надзором полковника мы находились в наилучшем учебном отеческом пансионе. Он нас экзаменовал, заставлял рисовать, чертить и задавать друг другу математические задачи. Когда он оставался кем доволен, составлял для тех кавалькаду, в которой участвовал сам. Он выписывал из Москвы всем нам обмундировку, так что все офицеры были и хорошо и щегольски одеты. Стоимость же обмундировки он вычитал из жалованья каждого, и потому обмундировка обходилась нам очень дешево. Все следуемые нам деньги отдавал на руки, при чем давал каждому расходную книжку за своею скрепою и требовал по временам показывать ему расход наших денег, при чем, кого бранил, кого хвалил, судя по благоразумию расхода. Результатом такого отеческого наблюдения было, что у каждого из нас от жалованья до жалованья хотя немного, но деньги оставались. Получали мы в год 270 р. жалованья ассигнациями, следовательно 90 рублей в-треть. Он научал нас бережливости. Правда, что стол нам ничего не стоил, так как полковник поил и кормил нас на свой счет. Водку перед обедом пить прапорщикам не дозволял; она дозволялась с производством в подпоручики. В старинные времена вообще водилось, что офицеры всегда столовали у командиров.
    В Георгиевске, бывшем губернском городе, проживали губернатор и прочие губернские власти, люди семейные; многие имели дочерей хорошеньких. В эти семейства ходить нам без позволения полковника не дозволялось, и мы тогда только к ним ходили, когда сам полковник идти к кому-нибудь из них собирался и тогда приглашал и нас с собою. Если же кто из нас офицеров желал вечером идти к кому нибудь в гости, то обязан был испросить разрешения у полковника, который всегда подробно расспросит; к кому, надолго ли? Иногда разрешит, смотря, какою репутациею в его мнении пользуется то семейство, к которому просишься идти в гости; а иногда скажет: оставайся лучше вместе с нами, там только-ты научишься играть в карты, пить или курить. Так-то мы и воспитывались в службе у благоразумнейшего и умнейшего начальника. Я и теперь благодарю Господа Бога, что Он без всяких протекторов назначил начало моей службы на Кавказе.
    Никакие танцы в городе не назначались без согласия полковника Б. Артиллерийские офицеры наши были единственными танцорами. Г. Георгиевск, город очень грязный, и потому, если в котором семействе назначался танцовальный вечер, то мы отправлялись туда, сидя верхом на деньщиках, а полковник верхом, ибо не было никакой возможности экипажу выехать из грязи; дам же переносили на носилках Евреи за ничтожную цену. Не смотря на все неудобства жизни и на многие лишения, мы жили весело, патриархально и без нужды.
    Молодой человек, красавец собою, полковник Б. имел, разумеется, поклонниц. Однажды одна из хорошеньких дам соглашалась идти танцовать с тем кавалером, который ловче танцевал, отказывая другим; но как танцоры все артиллеристы, то выходка ее полковнику не понравилась. На танцовальном вечере в собрании, полковник Б. тайно приказал нам не ангажировать привилегированную даму ни на один танец. Она смотрела, как танцуют другие, удивлялась, бледнела и волновалась, почему ее не ангажируют. Я, по рассеянности или по молодости, а может быть по увлечению к ней, выбрал ее в котильоне и сделал с ней один тур вальса. Это нарушение тайного распоряжения полковника не осталось без наказания: на другой день утром я получил приказ, по бригаде отданный, в котором мне предписано было отправиться в г. Моздок и явиться к командиру 37-й легкой роты, т. е. к той, в которую я был назначен при выпуске из корпуса приказом по артиллерии.
    Перед отъездом я сделал еще ошибку, и хотя грубую, но наивную, из боязни солгать. Вот в чем заключалась моя ошибка.
    В Марте месяце 1818 г. приехал в Георгиевск главнокомандующий отдельным Кавказским корпусом А.П.Ермолов и остановился у полковника Б., которого он очень любил и который был ему хорошо известен еще по службе в гвардейской артиллерии, когда Алексей Петрович командовал ею. После обеда Алексей Петрович сказал полковнику Б.: "Ну, брат Александр (так всегда называл он нашего полковника), покажи-ка мне своих лошадей!". Я был дежурным по конюшне, и ко мне тотчас прибежал один из старых офицеров и передал приказание полковника: "сей же час напоить лошадей". Приказание тотчас было исполнено, хотя поить лошадей еще время не пришло. Не понимая, как неопытный, зачем было приказано напоить лошадей, я и не добивался причины. Чрез четверть часа вместе с полковником приехал на конюшню Алексей Петрович. Я, подошед к нему, отрапортовал. Он спросил мою фамилию, давно ли я произведен в офицеры и который мне год? Быстро и громко я отвечал ему. А. П., сказав мне "молодец", приказал выводить лошадей из конюшни. Когда лошадей вывели, А. П., обратясь к полковнику, сказал ему: "Александр! Лошадей напоили". Полковник ответил, что не поили. Тогда А. П. внезапно обратился ко мне и спросил меня: "поили ли лошадей?" Я и ответил, что поили. А. П. расхохотался и сказал полковнику: "Нет, брат Александр, меня на надуешь, я старый артиллерист! Ты хотел похвастать и показать лошадей в лучшем теле, хотя оне и так хороши". Уехав после смотра в город и пробыв там три дня, А. П. поехал осматривать войска, расположенные на Кавказской линии.
     Собравши свои потрошенки, я на перекладных отправился к своей роте и, явясь к командиру роты, был также им обласкан. Он поместил меня на квартире с одним из старых офицеров, с которым скоро я подружился. Город Моздок, при реке Тереке, заселен Армянами; в мокрое время он грязен. Для молодых людей он может почитаться местом ссылки, ибо ни одной нет хорошенькой женщины, и мы для развлечения почасту ездили в близ лежащия станицы, где жили казаки с прелестными казачками. У жителей Червленной станицы был такой обычай, что если девушка-казачка, до свадьбы, не была любима никем, то это доказывало, что она в жены не годится, и такая или долго, или вовсе не выходила замуж.
     Во время жизни моей в Моздоке был следующий казус. Жена коменданта, молодая, красивая женщина, вдруг умирает. Командир роты с наличными офицерами были приглашены на похороны. Она была Лютеранского исповедания. Явился пастор, начал обряд отпевания, как вдруг покойница пошевелилась, пролежав в гробу три дня. Все присутствующие на похоронах изумились, подошли к гробу, и покойница открыла глаза. Тотчас вынули ее из гроба и положили в постель. Она постепенно выражала чувства жизни, наконец поднялась и, сев на кровати, дрожащим голосом спросила: "что со мной? дайте мне пить!". Гроб тотчас вынесли, и все присутствующие на отпевании разошлись. Чрез неделю она совершенно выздоровела. По обыкновению, мы иногда по вечерам ходили к коменданту, где она поила нас чаем. Это был только один дом, в котором мы проводили свободное время, прочее же время мы были или на службе, или у командира, у которого все офицеры столовали.
     В начале Апреля 1818 г. приехал в Моздок наш бригадный командир 19-й артиллерийской бригады полковник Б. инспектировать нашу 37-ю легкую роту. Он встретил меня очень ласково и по окончании смотра, оставшись весьма доволен исправностью роты, обедал у командира роты со всеми наличными офицерами. Во время обеда, он обратился к командиру роты и спросил: доволен ли он моею службою? Когда командир мой отозвался обо мне с самой отличной стороны, тогда полковник Б., обратившись ко мне, сказал: "по тебе, Николай, в Георгиевске все дамы скучают, и я дал им слово привезти тебя обратно в Георгиевск. Собирайся в путь, и ты поедешь со мною". Сильно обрадовавшись, я от умиления заплакал.
     В Мае месяце того же 1818 г. получено было предписание командира отдельного Кавказского корпуса А. П. Ермолова выступить 37-й батарейной роте в поход на реку Сунжу, впадающую в р. Терек. Полк. Б. опять прикомандировал меня к 37-й батарейной роте, и чрез неделю от получения предписания мы выступили в поход к месту назначения, куда уже собирались и прочие войска. Полк. Б. все время нас поил, кормил, но табаку чтобы покурить не давал, говоря: "на походе дорожка вместе, а табачок врозь". Когда бывало он выкурит трубку, мы ее тотчас возмем и докуриваем.
     Прибыв к р. Тереку, мы остановились лагерем. День был очень жаркий. Я и некоторые офицеры пошли купаться. Река Терек в этом месте мелка почти до колен. Войдя в воду, я пошел далее к средине реки, как вдруг попал в пучину и стал тонуть.
     Штабс-капитан С. бросился ко мне, еле, еле отыскал меня в воде и, схватив за волоса, вытащил меня без сознания. Часа два, на берегу, меня откачивали. С тех пор я усердно стал молиться и благодарить Господа, упоминая в молитве имя штабс-капитана С. и прося у Бога даровать ему всех благ.
     Стоя в лагере, по нашу сторону Терека, весь отряд из 7000 человек пехоты, казаков и артиллерии ожидал прибытия А. П. Ермолова. Из всех частей были назначены ему ординарцы, а от 37-й батарейной роты на ординарцы был назначен я. Спустя дней пять, приехал А. П. Объехав войска, поздоровавшись с ним, он принимал ординарцов, и когда я подошел являться, А-й П-ч сказал мне: "старый знакомый!".
     На другой день весь отряд переправился за реку Терек на неприятельскую сторону и двинулся вперед верст на двадцать в Чечню, на берег р. Сунжи, к избранному месту для построения крепости названной "Грозною". Обер-квартирмейстер отдельного Кавказского корпуса, подполковник Евстафий Иванович Верховский, человек почтенный, опытный, образованный и всеми уважаемый, находился при Алексее Петровиче, и ему поручено быдо выбрать место для построения крепости. А. П. сказал полк. Б., чтобы он назначил одного из артиллерийских офицеров в бессменные к нему ординарцы. Выбор пал на меня, и с тех пор я уже находился при штабе командира отдельного Кавказского корпуса. А. П. назначил меня помощником к подполковнику Верховскому.
     Началось, в виду неприятелей - чеченцов, построение крепости, близ Ханкальского ущелья. Ущелье это было непроходимое, а против крепости, в двухверстном расстоянии, возвышались небольшие горы, покрытые лесом, на которых были аулы так называемые "Качалыковские". Неприятель, со стороны Ханкальского ущелья, часто нас беспокоил во время построения крепости, и потому А. П. приказал вырубать лес, дабы виднее было открывать скопища неприятелей. Я был постоянно и денно и нощно на работах крепости. Солдаты работали весело, молодцами, и каждый день получали винные порции. Лагерь и ставка Алексее Петровича были в сто саженях от крепости, и солдаты, возвращаясь с работы, всегда проходили с песнями мимо ставки А. П. Как-то, два дня они не получали водки по мешкотности маркитанта, который привозил водку в отряд. Солдаты, не зная причины почему им не дают водки, на третий день, идя с работы мимо ставки главнокомандующего, запели известную песнь:

Говорят, умны они;
Но что слышу от любова:
Жомини да Жомини,
А об водке ни полслова!
и т. д.

     А. П. расхохотался и сказал: "экие мошенники! дать им по две порции разом", что и исполнилось, так как маркитант с водкою прибыл в тот же вечер с транспортом. Транспорт всегда сопровождался войском. Такой транспорт назывался "оказией", и при этой оказии доставлялись нам и провизия, и письма, и журналы, и высочайшие приказы.
     Вставая со светом и отправляясь на работу вместе с солдатами, тяжело было мне, девятнадцатилетнему юноше; но ласковое обращение такого начальника как А. П. поддерживало во мне энергию, и я стал привыкать к такой трудной и вместе опасной жизни.
     Во время построения Грозной крепости, на казацком сотнике Ф. лежала обязанность рекогносцировки; он каждый день, с отрядом казаков, делал разъезд и поутру приходил всякой день донести о том что видел и что узнал. Однажды, рано утром, находившаяся всегда в ставке А. П. собака, по кличке: "Ципушка", стоном разбудила А. П., и он заметил, что Ципушка щенится, и потому взял палку и стал выгонять ее из ставки. В это время разъезд возвращался с рекогносцировки, и А. П. заметил, что сотника Ф. при разъезде не было. Между тем сотник Ф. рано утром, в шестом часу, явился к А. П. с рапортом. А. П., видев лично, что сотника Ф. в разъезде не было, сказал ему: "знаешь, брат Ф., какой у тебя скверный денщик? Ты только что поедешь в разъезд, а он тотчас же ляжет на твою постель, да и спит! Я когда нибудь прикажу, в то время, как он ляжет на твою постель, вздуть его хорошенько нагайками, чтобы он не смел ложиться на постель барина, когда он в разъезде". По окончании же этого аллегорического замечания, он отправил его под арест на неделю, сказав ему: "если я узнаю еще раз, что ты так исполняешь службу, то велю тебя живого закопать в землю".
     В октябре постройка крепости была окончена, и привезены были крепостные пушки для поставления их к амбразурам. А. П. приказал отряду удалых казаков, в числе 50-ти человек, одну из этих пушек отвезти в сумерках скрыто между казаками от крепости на 200 сажень, и отряду тому, окружив орудие, стоять до тех пор, покуда из крепости будет пущена ракета. Между тем, он приказал полк. Б. поставить на гласисе крепости шесть пушек заряженных картечью и навести их, имее целью то место, на котором было приказано отряду казаков остановиться. Никто из нас не знал причины такого распоряжения, которое блистательно окончилось. Неприятель, на рассвете, завидя малый отряд казаков удаленных от крепости, с гиком бросился на этот отряд, который, обрубя постромки от лафета, тотчас с орудийными лошадьми бросился скакать к стоящему за крепостью батальону пехоты Кабардинского полка, оставя орудие на месте. Чеченцы, в числе до 300 человек, не видя преследующих их, спешились и начали пушку тащить. В это время, шесть батарейных орудий пол. Б. произвели залпом картечный выстрел, от которого неприятель потерял до 200 человек убитыми и ранеными, оставя тяжёлую пушку и еле-еле успел убраться в горы, преследуемый батальоном пехоты и отрядом казаков. Пехота на себе привезла пушку в крепость, и тем употребленная хитрость оказала блистательный успех, а вместе и наказание чеченцам, беспокоившим нас своими наскоками и выстрелами при построении крепости и уже на крепость, действительно для них грозную, более не покушались.
     25-го Октября 1818 года, А. П. Ермолов, оставя в крепости Грозной приличный гарнизон, повел отряд в числе пяти тысяч человек, под личным своим предводительством, в Дагестан, для усмирения взбунтовавшихся там Лезгин против их владетеля шамхала, всегда мирного и верного слуги Государю Императору и России, имевшего чин нашего ген.-лейтенанта и проживавшего в городе Тарках, стоящем на горе, близ берега Каспийского моря. По прибытии в Тарки, начался проливной дождь, который не переставал лить целую неделю, так что решительно препятствовал дальнейшему походу, и отряд испытал на деле пословицу: "Сиди у моря, да жди погоды". По грязной, гористой и незнакомой дороге тянулся к отряду транспорт с снарядами и провиантом. 9-го Ноября, верстах в 25-ти от Тарков, он решительно остановился, заметенный снегом, который выпал в тот день буквально на полтора аршина. В ночь на 10-е число, дано было знать об этом главнокомандующему чрез одного туземца. Очищением дорог, для удобного проезда артиллерии по горам, занимался я. По извещении об остановке транспорта, рано утром, А. П. призвав меня к себе и, дав мне в команду шесть сот человек жителей города, повелел: начиная от Тарков прочищать всю дорогу навстречу транспорта. Я, взяв с собою того самого в проводники, который привез неприятное известие об остановке транспорта, принялся с командою горцев, снабженных набранными в городе лопатами, около полудня за исолнение приказания и к пяти часам пополудни следующего дня явился к А. П-у с рапортом о благополучном прибытии транспорта. Ермолов, не дав мне окончить словесного донесения, обнял меня и, поцеловав, сказал: "Ты, брат, отныне директор путей сообщения". И этим названием я постоянно пользовался от доблестного вождя.
     12 Ноября, когда слегка подморозило, отряд выступил из Тарков верст за 50-т в глубь Дагестана. На рассвете, 14 числа, мы подошли к городу "Большому Джангутаю", где собралось огромное скопище взбунтовавшихся Лезгин. Отчаянная храбрость их доходила до исступления: каждый шаг земли был обагрен кровию сотен людей. А. П. поручил мне одну из батарей и лично указал место для открытия картечного огня. Усиленная пальба на отвозах вперед продолжалась почти два часа. Наконец неприятель, громимый артиллериею и поражаемый штыками, должен был оставить город и с бегством искать спасения в горах. Алексей Петрович, по окончании сражения, лежа на ковре, потребовал лист бумаги и, положа его на камень, собственноручно написал следующий приказ по отдельному Кавказскому корпусу:
     Труды ваши, храбрые товарищи, усердие к службе, проложили нам путь в средину владений Акушинских, народа воинственного и сильнейшего в Дагестане. Страшными явились вы перед лицом неприятеля, и многие тысячи не противостали вам, бегством снискали спасение и благодарны за великодушную пощаду.
     Вижу, храбрые товарищи, что не вам могут предлежать горы неприступные, пути непроходимые. Скажу волю Императора, и препятствия изчезают перед вами. Заслуги ваши смело свидетельствую пред Государем Императором, и кто достойный из вас не одарен его милостию! Генерал Ермолов.
     Этим кончилась экспедиция 1818 г., и отряд возвратился на зимние квартиры, частью в крепость Грозную, а частью в станицы Гребенских казаков; легкая артиллерия в г. Моздок, а батарейная в г. Георгиевск, куда и я прибыл вместе с ротой.
     В продолжение всей моей службы я не имел столь лестного для меня времени, пользуясь уважением товарищей и вниманием начальства. Я был совершенно счастлив. Возвратившись в Георгиевск, я был принят во всех семействах как сын родной. Меня так баловали, что я ни разу не вспомнил о том несчастии, которое преследовало меня в самых юношеских летах.
"Описание жизни Н. И. Цилова" // Русский архив, Москва, в Университетской типографии, 1907, № 8, стр. 463-470

0

Поделиться темой:


Страница 1 из 1


Быстрый ответ

Вы можете отправить еще 1 сообщений сегодня. Данное ограничение будет действовать пока у вас не будет 2 одобренных сообщений.
Ваше сообщение должно пройти проверку модератора, прежде чем оно будет доступно остальным пользователям. Данное ограничение будет снято как только вы наберете 1 одобренных сообщений.
  

1 человек читают эту тему
0 пользователей, 1 гостей, 0 скрытых пользователей